Филумана - Страница 95

Речь моя длилась около двух часов. Я ходила по кругу, я перебрала все восторженные эпитеты по сто пятьдесят раз. От такой приторности, повторяемой раз за разом, я уже сама себе напоминала рахат-лукум. Большой и одуряюще-ел ад кий. Но результат – о, результат был налицо!

Первые тридцать минут толпа до конца не могла уяснить сути моего восхищения. После какого-то по счету повтора до присутствующих наконец дошло, что я хвалю их самих. И хвалю в том числе за то, что они так верны князю, что будут ждать его сколько угодно времени. Ждать, чтобы я ему сказала спасибо и чтобы он им сказал спасибо. И, таким образом, я оказывалась совершенно необходимым элементом ожидания.

Когда на пятидесятой минуте эта мысль овладела умами собравшихся на вече, я уже ясно видела, как в их головах мои слова устремились по иссохшимся каменистым руслам любви к своему господину – живительной влагой признания важности Служения Господину, столь необходимой каждому анту. И источником этой животворной жидкости оказалась для них я. Включенная в процесс Служения Господину, я из страшного врага чудесным образом трансформировалась в друга, в верную поддержку для их рабской любви.

На этом можно было бы и завершить свою речь, но я не рискнула. Еще битый час я закрепляла достигнутое, славя нас: их, их князя, их любовь к нему, а также наше совместное ожидание княжеского выздоровления.

В том, что это выздоровление наступит, мог теперь сомневаться только тот, кто на самом деле князя ну нисколечки не любит! То есть только враг любого честного анта. А я таким врагом не являлась. И потоки моих сладких слов смыли последние завалы предубеждения, возведенные в их головах.

Когда на исходе второго часа я почувствовала, что окончательно теряю голос, то заверила их напоследок:

– Теперь каждую неделю мы будем собираться на вече! Потому что мне просто не терпится видеть вас снова и снова! Таких замечательных, таких восхитительных людей, так прекрасно любящих своего князя! Ура князю!… – прошипела из последних сил и замахала руками толпе.

– Ура! – грянуло вече мне в ответ.

Они искренне были благодарны мне. За то, что я вижу их любовь к господину, за то, что хвалю эту их любовь и на следующей неделе вновь скажу им о том, как все это хорошо и замечательно. Они улыбались мне и радовались, как дети куску торта.

Я снова шла через толпу, но это было совершенно не похоже на мое шествие недельной давности. Теперь меня любили – не так, как князя, но как их верную союзницу в любви к князю. Все сословия, все ремесла, от самых богатых – до самых бедных. Я была им нужна. И даже их ненависть ко мне, которую кто-то искусно раздувал, оказалась оборотной стороной тоски по любви к господину. Тому господину, что не мог сейчас быть с ними.

Войдя в ворота кремля на ногах, подгибающихся от нервного и физического истощения, я шепнула Бокше:

– Воды!

Он помчался выполнять пожелание своей обожаемой госпожи, а я, едва доковыляв до своей комнаты, рухнула на кровать

– Вода, госпожа княгиня! – прошептал Бокша из-за двери.

– Давай! —каркнула я пересохшим горлом, думая о том. что на следующее вечевое выступление надо будет захватить по меньшей мере бутыль этой столь нужной для оратора жидкости.

Я хлебала ее и понимала: никакой щербет не сравним по сладости с чистой родниковой водой. Последнее, что я услышала, проваливаясь в сон, это был громкий восхищенный голос Никодима, который, захлебываясь от восторга, кричал на Ани-кандра:

– Я же говорил тебе – она госпожа! Настоящая госпожа! А ты не верил!…

И столько преданности было в его голосе, что я не сомневалась: завтра же он попросит у меня разрешения присягнуть цветам рода князей Шагировых.

* * *

Но назавтра этого не произошло. И не потому, что Никодим передумал, – просто не нашлось времени на это.

Сначала я заблудилась. Прямо в кремле. Площадь его была не столь уж и велика, но помещения уходили и вверх – под самые шпили сторожевых башен, и вниз – в глубокие скальные катакомбы.

Вот в этих катакомбах я и заплутала.

Мы с Бокшей обследовали вдвоем глубинные коридоры. Он нес факел, я запоминала дорогу. Да, видно, запоминала не слишком добросовестно. Или вчерашний стресс сказался.

О стрессе я подумала, когда мы после очередного поворота вышли не к ступенькам, ведущим наверх, к жилым помещениям, а к залу с самыми настоящими сталактитами и сталагмитами. Эхо капающей воды громко отдавалось под его обширными сводами. Посреди зала имелся даже ручеек, собиравший все эти капли и тут же исчезавший с ними в трещине стены. Было сыро и знобко.

– Давай-ка попробуем вернуться, – предложила я Бокше, но тут же раздумала это делать: в колыхании факельного пламени за одним из сталагмитов блеснуло нечто золотистое.

Бокша покорно поплелся за мной в ту сторону. Это оказалась большая арка в сером граните, отделанная, и правда, старой, местами облупившейся, золотой окантовкой. За такую арку грех было не заглянуть.

Заглянули. Обнаружили прямой, ровный коридор, теряющийся в темноте.

Раз прямой, значит, нет опасности заплутать в поворотах.

Ободренные этим рассуждением, мы ступили в коридор, но не успели пройти и половины его, как сзади ахнуло тяжким грохотом.

Я вздрогнула. Бокша даже ухом не повел.

– Бокша, ты слышал? По-моему, нас завалило? – промямлила я.

– Что слышал, госпожа княгиня? Все тихо! – успокоил меня ант.

После такого ответа я разволновалась еще больше – не начались же у меня в самом-то деле слуховые галлюцинации!

– Вернемся и посмотрим! – приказала я, слегка заикаясь от неприятного предчувствия.