Филумана - Страница 37

Теперь молчала я.

Михаил подождал, не услышал возражений и продолжил:

– Но скажу вам честно, княгиня. Главная причина, по которой мои люди не станут нападать на Кавустова, – это как раз мое желание помочь вам. Вы должны сесть в Суроже на княжение. Вы нужны нашему миру. Вы нужны мне. Я не могу просто взять и отпустить вас. Назад? Домой? Будете ли вы жить там, куда сейчас хотите вернуться? Не подстерегают ли вас и там смертельные опасности? Я не знаю. Но, уйдя, вы для нашего мира исчезнете. Все равно что умрете. А я этого не хочу. И помогать вам в этом не могу.

– Князь… – Я растерянно глядела полными слез глазами на этого человека. Единственного из всех здешних жителей, в чьи мысли я не могла проникнуть. – Но что же мне тогда делать, князь?

– Вам не надо расстраиваться, княгиня.

Он взял с подушки мой небрежно кинутый шейный платок. осторожно, как маленькой, промокнул им слезы, текущие по моим щекам.

– Мы с вами спокойно доедем до Вышеграда.

– Мы с вами?

– Да. Я и так собирался в Вышеград. Селиван может этого и не знать, но князьям нельзя не бывать при царевом дворе. Цар хоть и носит звание верховного лыцара, но управляет лыцарством через нас, князей. Не думаю, что он откажет вам в своей милости. Мы ее получим и спокойно вернемся, чтобы княжить. Вы – у себя, я – у себя. А может статься, что получится и еще лучше. Я надеюсь… Впрочем, о моих надеждах мы решили не говорить. Поэтому ложитесь-ка лучше, княгиня, почивать. Дорога все ж таки дальняя.

И я захотела верить, что все будет хорошо. Что рядом с князем Михаилом мне не страшны никакие злоключения, никакие беды и горести. И я почти поверила. Но вспомнила, что именно такую, по-детски безграничную, веру – только в меня! – испытывает моя служанка, и усмехнулась.

* * *

Толпа, провожавшая в рассветном сумраке мою карету, была тиха. Кое-где слышались бабьи всхлипывания, шелестели приглушенные мужские вздохи. Да, все были убеждены, что я еду на благое дело, которое утвердит меня на Сурожском княжении по всей Прави… Но терять только-только обретенную княгиню было тяжело. На лицах конных лыцаров, двумя рядами – справа и слева, следовавших вместе с каретой, застыла скорбная суровость. В целом это скорее напоминало похоронную процессию, и я решила, что последнее воспоминание о княгине Шагировой – даже если оно окажется действительно последним – не должно быть таким траурным.

Почти у самых ворот я распахнула дверцу кареты. Выглянувшая вслед Лизавета ахнула, народ оторопел.

А я уже была на крыше кареты. Сорвала с шеи платок – так, чтобы всем была видна Филумана, засиявшая своим магнетическим блеском в первых лучах восходящего солнца. И закричала толпе:

– Мир и спокойствие да пребудут в Суроже! Правь с нами! Ждите меня и готовьтесь праздновать!

– Княгиня! Княгине слава! Свет наш княгиня! – возопила восхищенная толпа. Да так, что кони шарахнулись и карета качнулась.

Но я уже спрыгивала на облучок, Никола поспешно захлопнул за мной дверцу кареты, закричал:

– И-и, залетные!

И мы вылетели за городские стены.

Я еще раз приоткрыла дверцу, оглянулась. Народ кидал шапки и махал руками, лыцарство, так и не выступившее за городскую границу, едва сдерживало хрипящих, танцующих на месте коней. И только кравенцовское посольство – из двух карет (княжеской, с изумрудно отсвечивающим гербом, и простой кибитки для баб-поварих), телеги, пятерых всадников и трех запасных лошадей – выехало вслед за нами из ворот.

На дорогу в Вышеград.

* * *

Кое-что я начала понимать об этом мире после того, как моя карета, спокойно ехавшая впереди нашего небольшого каравана, вдруг начала трястись больше обычного, а потом резко остановилась и накренилась так, что я съехала в самый угол сиденья.

Мирно посапывавшая в дреме Лизавета не удержалась со сна и свалилась мне под ноги. И на ноги.

– Ой-ой, госпожа, что такое? – послышался снизу ее очумелый голос.

– Если ты позволишь мне встать, то я попробую узнать, – морщась и пытаясь вытащить платье из-под Лизаветы, ответила я.

Послышались мужские голоса. Через окошко я увидела, что кравенцовские всадники подскакали и спешиваются.

– Ой, сейчас, сейчас, госпожа, – барахтаясь в надетой на нее господской юбке, причитала Лизавета. Я ей позволила выбрать что-нибудь в дорогу из княжеского барахла – и вот результат: она запуталась в непривычном обилии ткани.

– Прощения просим, госпожа, но с вами все в порядке? – постучал в окошко Никодим.

– Все, – ответила я и высвободила наконец свои ноги из-под Лизаветы. – Что стряслось?

Карета стояла, погруженная по ободья в заросли зелени. Двумя колесами на каком-то бугорке, невидимом среди травы.

Наезженная дорога осталась метрах в десяти справа. Лошади мирно пощипывали листики.

– Кучер ваш заснул, – сумрачно ответил голос Порфирия с другой стороны кареты.

– Заснул? – удивилась я и вдруг поняла, что не чувствую его и не вижу даже сонных мыслей.

Спрыгнув со ступеньки, я прошуршала подолом о волны травы и, обежав карету, склонилась над лежащим на облучке

Николой.

– Он не спит. Он без сознания! – Я осторожно похлопала его по скулам. Массажу лица очень мешала густая, пегая с проседью борода.

– Княгиня?..

От своей кареты к нам бежал Михаил.

– Со мной все в порядке, – успокоила я его. – Но вот мой кучер что-то вдруг потерял сознание. Начались обещанные неприятности.

– Обещанные? – Михаил улыбнулся. – Вы все под впечатлением хитроумных речей Селивана? Что тут с вашим кучером?

Он тоже склонился к Николе, потормошил его за плечо: