Филумана - Страница 115

115

– И ведь не мне одному такое глумление, – горестно качал головой князь Петр. – Как теперь оказалось, князь Квасуров и вовсе не получил грамоты на смотр! Уж Квасуровы-то как прославлены – ан нет, не приглашены!

Он протянул могучую длань к большому серебряному кубку, отхлебнул, со стуком поставил обратно.

– Но не только обиды самым славным родам творятся нынче даровой волей. Тут дела более мерзкие начинаются. Князь Иван Порфирьич Дмоховский стороною узнал новости, которые хуже всех обид, вместе взятых. Расскажи, князь Иван.

И я поняла, что не трапеза это вовсе. Что попали мы с Михаилом прямехонько на совет оппозиции. Если даже не на повстанческую сходку.

Слева от хозяина поднялся тщедушный князек неопределенных лет в богато расшитом долгополом кафтане. Оглядев присутствующих глубоко запавшими темными глазами и как бы удостоверившись в чем-то важном для себя, он вновь сел. Вздохнул.

Ему было маятно и неважно. Какая-то хвороба тупой ноющей болью грызла его изнутри. Но то, что он собирался сообщить, было для него важнее любой болезни.

– Добрые люди, други мои! – начал он высоким, надтреснутым голосом. – Не столь важно, какого мы роду, но важно, что все мы истово христолюбивы и чтим превыше всего Божий заповеди. Те заповеди, что предки наши принесли на землю сию вместе с истинною верою. А уж вера та и помогла им тогда победить всю нечисть поганую да изгнать волхвование языческое.

Князь Иван примолк, глядя перед собою на блюдо с уже порушенным едоками лебедем, целиком запеченным с яблоками. Мысли у него были далеки от лебедя и от здешнего стола. И мысли были полны клокочущей ярости, резко контрастировавшей с внешним спокойствием.

– Ныне же, добрые христиане, творится в Вышеграде обратное, воистину срамное и бесчестное. Доподлинно известно мне стало, что при царовом дворе основалось целое поселение безбожное, волхвовское. А при нем – противно и вымолвить! – кодло самой что ни на есть настоящей поганой нечисти. И учреждено все это не забавы для и не с целию разрешения тех вопросов, по которым мы все, что греха таить, нет-нет да и зовем к себе волхвов для совета. Если бы, други мои! Тут затеяно прямое еллинское бесование!

Его негромкие слова падали в воцарившуюся тишину. Все уже бросили есть и глядели на князя Дмоховского во все глаза. Кто – с искренним удивлением по поводу странных обычаев, затеявшихся вдруг при царовом дворе, а кто и с ужасом перед самим говорившим. Ибо в словах его почуялась не просто добрая забота о чистоте веры православной, а сталь разящая фанатичного святоши, неумолимая ко всякому отступлению от канонов. А это было уже опасно даже для сидящих рядом– ибо кто из нас безгрешен?

– Святые пастыри церковные между тем удалены из кремля Вышеградского. И даже митрополиту нет ходу сейчас в царовы покои. Остался при царовой особе только поп Сильвестр Адашев, известный своими еретическими писаниями. И хуже того!

Слушатели в недоумении почти перестали дышать – что же может быть хуже уже сказанного?

– Много, други мои, много хуже… Коли оставалось бы все творимое в пределах стен Вышеградского кремля, то можно было б и смириться нам, живущим и правящим в своих уделах. Ведь стены Вышеградского кремля давно, по слухам, скрывали многая бесовские прегрешения земных владык наших, включая и отца нынешнего держателя парового венца. Говорили же, что и помер тот рано потому лишь, что до умопомрачения увлекся всяческим непотребным ведовством и колдовством под началом волхвов. Которым только того и надо – вот они и высосали из него веру по капельке. А с верой, как водится, ушла и душа. Но не о ранее преставившемся венценосце речь, а о нынешнем. По всему видно, что продолжает он богопротивные дела своего рода, в котором давно завелась червоточина бесовская. И мало ему уже Вышеградского кремля. Мало!

Князь Иван резко и неожиданно стукнул костистым кулачком по столу – так, что все вздрогнули.

А он прикрыл глаза, смиряя желание бить и крушить, резать и давить, отдышался и продолжил негромко: – Не далее как третьего дня, согласно тайному царову указу, пущены по всем сторонам, по станицам и по селам сонмиша лживых пророков. Мужиков и женок, девок и старых баб. Кои видом отвратны, наги и босы, и речами своими прелестны. Власы распустя, они трясутся и убиваются. И сказывают, что будто являются им святые ереси: шестокрыл, воронограй, ост-ромий и зодей. И кроме того, смущают простую чадь людскую разными играми и плясаниями скоморошьими…

– Да чего ж хотят они? – первым не выдержал нагнетания страстей прямолинейный князь Петр. – Что эти мужики и женки проповедуют?

– Проповедуют? – Князь Дмоховский сбился, с неудовольствием взглянул на Траханиотова, – А то и проповедуют. Что Бог един, что разницы нет: Христос ли, Перун ли. Что заповеди Божий, дескать, порушены. И прежде всего – заповедь жить в любви со всеми. А понимай так, что в любви с волхвами да с нечистью, которая есть божия капля, хрустальная росинка, несущая небесную волю. И еще проповедуют, что надобно, дескать, вернуться поскорее к древним заветам. Очиститься от скверны богатств и удовольствии плотских, не ранить землю-матушку пахотой, а лес-батюшку порубками…

– Эка, – усмехнулся, расслабляясь, князь Петр. – То мы уже слыхали. Волхвы про то давно толкуют, да что-то никого не убедили!

– То они от себя толковали! – запальчиво возразил князь Иван. – А то – от парова престола! Как тут простым людям в смущение не войти? Не об антах, понятно, беспокоюсь, но о дружинах наших, о голутвенных мужах, которые кидаются на ересь сию яко псы на блевотину!

115